Живое дыхание музыкального метра (эссе-диалог)

От автора. Послал я моей давней ученице по курсу анализа музыки (ликвидированному в постсоветской России) доклад на тему о волновой природе метра. Она спросила: для какой это аудитории? Если для широкой, — лучше изменить название. Предложила свое: «Живое дыхание метра».

А в самом деле, для какой аудитории я пишу? Специально о том не думал. Писал всегда для «своей» аудитории. А какая она: широкая, узкая? Желал бы — чтоб была широкой, в масштаб человечества. Но сознаю: реально все обстоит противоположным образом. Если размышляю о музыке, то это уже не для всех, — ибо музыкального образования в стране нет. Пишу не для деловых людей, не для чистых прагматиков, а для тех, для кого вопрос о смысле бытия, о судьбе России не безразличен. Аудитория соответственно редеет еще стремительней. Адресуюсь ли современникам? Конечно, — но в надежде, что русская цивилизация вернется к своему призванию: быть средоточием смысловых устремлений человечества.

Вопрос о стиле, о соотношении художественного и научного начал. История учит: искусство всегда было окружено мыслью о нем. Искусство изъясняется озарениями. Как их схватить и удержать в мысли, осмыслив, сколь возможно, рационально? Этим и занимается искусствоведение.

Почему естествен этот союз? «Потому, что так устроено все. Так устроена мировая душа», — отвечает Платон, любимым жанром которого был диалог. Так, по современным представлениям, устроен и мозг: как плодотворнейший диалог двух его полушарий. Мозг же так устроен по сущности самого бытия. Бытие есть общение, ибо Бог есть любовь, а любовь и монологичность — вещи несовместные. Любящие не растворяются в любви, как спирт в воде. Ева, даже и приклеив бороду, не может сказать, не погрешив против истины: «Я есмь Адам». То было б извращеньем и враньем. Но она вправе сказать: «Я и Адам — одно». Слияние неслиянного — и есть любовь. Дух истины не позволяет истребить различий любящих. Но он же, дух любви, и утверждает союз любви не тождественных.

Аристотелю, ученику Платона, принадлежит знаменитая фраза: «Платон мне друг, но истина дороже». В период ученичества он — в подражание учителю — писал диалоги, которые дошли до нас частично и в пересказах. Но, почувствовав свою стезю и став учителем, он представил миру иной стиль мысли и изложения. Его ключевые философские труды написаны в форме классических монографических трактатов, что стало определяющим для развития научного стиля мышления.

Мне близки оба стиля, ибо и всякий фрагмент бытия сохраняет в себе двойственность и единство одновременно. Единство двух начал бытия положено в основание моей докторской диссертации об интонационной природе музыкальной формы, которая включает в себя и метр.

Имя Платон означает «широкий», Аристотель — «благой конец». В музыкальном метре есть одновременно оба начала, и платоновское и аристотелевское. Метр — тоже интонация, со встроенным в нее аналитическим стержнем. Метр широк и плавен, как волны океана, но в нем есть и арифметика счета. В математике, кстати, оба начала тоже сопрягаемы: волна любой, самой необыкновенной формы может быть разложена на ряд Фурье. Этот раздел математики, именуемый гармоническим анализом, вырос из музыки, но позволяет анализировать не только акустические волны, но любые: к примеру, волны истории, выделяя в них действующие факторы, «гармоники».

А как мыслить нам бытие сейчас, в эпоху когнитивных технологий? Человек создан как существо разумное и диалогическое, питающееся озарениями свыше. Так мыслили гении. Искусственный интеллект принимать их не может, потому не имеет онтологического права быть на первых ролях. Зато он научился знать все книги мира и виртуозно анализировать тексты. Как воспользоваться этой его способностью?

Когда выдающиеся математики мира собрались на съезд в закрытом формате и бросили ИИ на передний фронт современной математической науки, то один из них признался: ему казалось, что он беседовал с самим Гауссом.

И тут у меня возникла идея: передать китайскому ИИ DeepSeek для анализа мой доклад о метре. Я его писал в желании представить мое видение и слышание в максимально сжатой и емкой языковой форме — и уложился в регламент конференции. Каким будут результаты когнитивно-аналитической обработки моих идей?

Хотел бы представить их читателю вместе с исходным текстом. Почему бы нет? — Разве что непривычно? Но, думаю, это будет интересно и полезно не только мне, но и многим, — ведь именно стремлением взглянуть на синкретическую мысль со стороны объясняется и интерес людей к искусствоведению и педагогике искусства. Этот перевод напомнил мне еще упомянутый выше гармонический анализ в математике. Распознать рисунок волны того или иного тембра трудно, а набор гармоник выглядит проще.

Помимо прочего читатели воочию увидят работу ИИ, что тоже полезно, ибо нет ничего хуже паники пред неизвестным, а она нагнетается, равно как и перехлесты восторга. Люди — разные, с разными убеждениями и предубеждениями, потому по-разному воспримут анализ ИИ, равно как и разбираемый им текст.

Аристотель свои диалоги предварял предисловием (чего не делал Платон). Так получилось и у меня, ибо диалог синкретического изложения и его же аналитического пересказа надо как-то мотивировать, дабы читатель не оказался в ситуации недоумения. Учиться же соединять несоединимое — необходимо, потому что единство — над всем. Вот и Бог-любовь — не связал ли все законы сотворённого мира расчётами невообразимой точности, притом обеспечив необъятную духовную свободу для действий человека в условиях физической причинности?

Потому и нам негоже раздирать общество на «физиков» и «лириков», как то случилось в глупой дискуссии, бушевавшей в СССР в 1960 годы. Физики явно побеждали, пока не появилась «Атомная сказка» Ю. Кузнецова. Иванушка-дурачок, вместо того, чтобы найти обещанное ему счастье с Царевной-лягушкой, решил анатомически препарировать ее в научных целях. Заключительные слова долго еще звучали в потрясенном сознании шестидесятников:

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

Вывод актуален и ныне, в эпоху когнитивных технологий, бросившей Землю в ситуацию небывало нового технологического уклада: чем стремительней перемены в науке, тем важнее человечеству не остаться в дураках и со свирепым сердцем. На все нужно смотреть объективно — всеединящим взглядом Божьим, и не раздирать бытие напополам.

Итак, далее — мой доклад¹, а затем он же — в аналитической обработке ИИ.

 

 

Волновая природа музыкального метра

 

Все на свете вместе прерывно и непрерывно. Это универсалия. Электрон — и частица, и волна. А человек? По телу — корпускула, в душе — волна. Особенно заметна волна в минуты милости, любви, красоты, служения, подвига, жертвы. У эгоистов душа скручена в частичку, уложена в гроб формализма. Физики сказали бы о коллапсе волновой функции души. Образ чеховского Беликова, человека в футляре, нужен людям как зеркало, чтоб вздрогнули мы, и, едва приметив трупные пятна в душе и в стране, тут же обратились бы лицом к жизни и ее бессмертному источнику.

А музыка? Меньше всего похожа она на вещь. Она энергия, жизнь. Она душа, — хоть может и отплясывать в веселье. Обращаясь к Небу, душа становится духом, молитвой. Не только в музыке Баха.

С чего это первая тема «Вальса цветов» из «Щелкунчика» открывается хором валторн, которому отвечает возлетающая радость ангелов? Зачем теме предшествует вступительная каденция арфы? Пророк Елисей позвал гуслиста, и под его игру сошел на пророка Святой Дух и он пророчествовал. Вот и в «Вальсе цветов» фигурации арфы готовят сердца к восприятию беспредельного. Лики небесной любви не открываются, как попало. Сокровенное не сразу хочет явить себя. Последующие темы никак не могли быть первыми, что воспринималось бы как вульгарность и профанация. А гимнически вздымающийся хор валторн очень уместно являет нам эту торжественную красоту славы Божией, разлитой в мире. И только в атмосфере благоговейного отношения к бытию небесная любовь может выразить всю свою сладость в упоительности вальсовых кружений. Я обратил бы особое внимание и на пламенную тему виолончелей. А это что за лик любви? Это милость, руки любви, готовой служением духовной отваги вознести к небесам весь мир. В коде проскользнут и тревожные нотки, без тревоги нет и победы. Смысл развития в музыке, открывающего премудрость сущего, велик. Кто имеет, тому прибавится. У кого длинная воля, кто живет во встречном времени, в котором будущее является причиной настоящего, кто дышит надеждой будущего века, кто живет в помощи Вышняго, — у того содержательнее жизнь, даже в моменты трудные.

«Вальс цветов» — это Россия, ее сущность, ее крылья, жертвенное и райское ее призвание. Бог есть любовь. Беликовы же с мертвой душой, с оркестрами бюрократов — анти-россия. Обязательно надо водить маленьких деток на самый мистический балет мира. Только красота, язык любви, спасет нас от футляра сухости.

Вот и открылась основа для возвышенного понимания метра. Вынем из «Вальса цветов» Чайковского метр, — что останется? Скелет. Значит, метр — не просто набор счетных долей, а некое чудо. Теорией метронома теорию живого метра не объять. Метр — волна, а у волны свои законы, своя тайна и радость. Счетные доли есть, но они не арифметика. Они энергийно наполнены, и их наполнение, особый лик каждой доли, — определяется местом в волне. Волна питает доли и единит их. Прежде всего — в рамках одного такта. Но это только начало. Главное же — метрические восторжения которые единят двутакты, четырехтакты, восьмитакты, шестнадцатитакты. Начнем наш духовный анализ с внутритактового метра, затем перейдем к сверхтактовому.

Но прежде о терминологии. Без терминов — невнятность. В чем решительный недостаток существующих терминов «сильная» и «слабая» доля, «тяжелый» и «легкий» такт? — Они скалярны, то есть лишены направления и движения. Они Беликовы, человеки в футляре. Доли же настоящего метра векторны, они живые, трепетные, жаждущие вечности, устремленные к ней и питающиеся ею.

Векторность долей была схвачена в терминах античной теории: тезис, первая счетная доля, переводится как «опускание» ноги, арсис — «подъем». На беду, после Гегеля содержание терминов перевернулось на противоположное. Потому во избежание путаницы придется изъясняться более точными русскими словами.

Более точными — ибо ведь и тезис, «опускание», тоже не схватывает главного — чувства опоры как некой фундаментальной неизменности бытия, без которой и надежда не основательна. Разве пианист вяло опускает руки на клавиатуру? Нет, он живо, с верой и достоверностью чувствует эту онтологическую опору для последующего возлетания. И античная нога так. Даже в простом шаге. Падения ноги мало. Она ж не кувалда. Она живая. Она упруго чувствует опору для поворота вектора ради нового шага. Поворот направления — как перекат, а не точка. Даже телу чужды углы и точки. Тем более душе. Душа не прямоугольна, дышит плавно. Вот и скрипач меняет направление движения смычка мягко. Нестерпимы для уха и уродливы для сердца неуклюжие повороты смычка с зажатой неподвижной кистью. Пусть и каждый не-скрипач попробует сравнить: движение руки туда-сюда по горизонтали — как неудобно! А легкой восьмерочкой — естественно, радостно, полетно. Без легкости мы как птица с перебитыми крыльями. И дышим мы не от точки до точки. Нет, повороты от вдоха к выдоху и обратно — как бы по кругу. Так и духовиков прежде игры учат дыханию.

Что в метре на подъеме и вдохновении? Там вкушение Неба. Вот первый такт в метре вальса. В движении танца — шаг вперед, на двух последующих долях — подхват восторга в кружениях. Обычная фактурная формула вальса — бас-аккорд-аккорд — с наглядностью воплощает эту устремленность возлетного движения души.

Интересно исполняется изысканно-грациозный и чуть кокетливый венский вальс. Некоторая интригующая задержка перед третьей долей — ради чего? Ради того, что она прекрасна, ибо мы готовимся к сладкому вкушению ее небесной сладости. Другой, более сентиментальный вариант — зависание на самой этой третьей доле. Есть у Шостаковича прелюдия As dur в характере вальса, но в переменном метре. Четные такты в нем на 4/4. То не марш — то все же вальс, только с выписанным замедлением последней доли. Звучит иронично, как в любовных стихах поклонниц Хлестакова: «Две горлицы покажут тебе мой хладный прах. Воркуя, томно скажут, что она умерла во слезах».

Вальс записывается на ¾, но фактически его метр — на 6/4. Обычно бас на втором такте квартой ниже, чему в танце соответствует шаг назад, завершаемый двумя шажками в кружении. Движение вперед — как бы от нас; движением назад мы словно бы принимаем благодатную весточку с Неба.

Так плавно перешли мы к сверхтактовому метру. Над его физиологией еще ярче возносится его духовно-смысловая сторона. Соответственно требуется и духовно-смысловой анализ метра. Что в нем есть такого, что делает его восхитительно прекрасным?

Эта тайна носит имя синергии. Слово пришло в дар человечеству через апостола Павла. Оно переводится как соработничество (нашей инициальной и Божественной подхватывающей энергии благодати). Это всеохватная универсалия бытия как общения, направленного к Царству Божию как последней цели творения мира.

Ради свободы воли в любви душа создана так, что дверь в нее открывается только изнутри. Христос говорит: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною». Насилием небесная красота не навязывается. Синергия же состоит в том, что мы тянемся к красоте любви Божией потому, что она притягивает нас. Но притягивает — в той мере, как мы готовы принять. С расширением меры умножаются и дары, и наоборот. Синергийному возрастанию близости — предела нет.

Музыкальный метр — воплощение синергии. Когда, почувствовав в себе некоторую опору надежды, мы тянемся ввысь, то это начало устремления — от нас. Это наша инициальная энергия раскрытости. А дальше незаметно начинает преобладать небесная сила притяжения. И вершинка возлетной доли, упоения красоты — уже явно от Неба. И тогда, напитавшись небесной сладостью и восторгом, мы с ревностью начинаем новое восхождение. Так развертывается синергия в динамике.

В метре высшего порядка, объединяющем несколько тактов, волна шире, пространнее, потому заметней. Диалог земли и Неба слышится отчетливей. Волна синергии выстраивает красоту масштабно-тематических структур. Масштаб в них — количество, измеряется в тактах или долях тактов, тематизм — качество, характеризует сходство или различия мотивов и фраз, обозначается буквами. Самая распространенная структура — пропорция суммирования: 1:1:2 (½: ½:1; 2:2:4 и т.д.). Прекраснейшая из структур дробление с замыканием (2:2:1:1:2). Но выше структур и дает им смысл — живая энергия в них.

Лейбниц говорил: музыка — бессознательное упражнение души в арифметике. Есть такое. Но это только одна, количественная сторона. Зачем нам считать? Нам открыта более высокая цель: музыка есть бессознательное упражнение души в синергии, то есть, в бессловной молитве сердца.

В «Вальсе цветов» 353 такта — 353 молитвы. Молитвенных движений даже больше, ибо синергийно организованы также двухтакты, четырехтакты, восьмитакты и далее. Все фибры души насыщены красотой.

Куда летят синергийные волны метра?

Рассмотрим устроение четырехтакта. Для примера возьмем всем известное «Rondo alla turca» Моцарта.

В метрической теории Г. Римана и Ю, Н. Холопова в четырехтакте четные такты (то есть второй и четвертый) — тяжелые. Нечетные — легкие.

Проверим. Учитывая, что орган восприятия метра — вестибулярный аппарат, попробуем на первом такте качнуться назад, а на втором вперед. Невозможно! Такая же нелепость, как начать тему «Вальса» цветов» шагом назад. И в жизни так: кто ж рубит дрова на вдохе и отклонясь назад? Назад — это жест изумления и приятия невместимого.

Итак, начало — все же с тяжелого такта. А дальше? Дальше чудо: дивная волна синергии. Не будь ее — перед нами была бы озвученная теория метронома. Но музыка не метроном. Потому на инерции хореического начала мы подходим к третьему такту как к тяжелому. Но какой же он тяжелый? Он таинственный. В нем осуществляется чудный поворот, странный изгиб, как в ленте Мёбиуса. Чудесным образом, двигаясь в ленте Мёбиуса как бы вдоль тяжести, обнаружили вдруг в себе левитирующую силу, торжествующую в последнем такте. В третьем же такте, как стало понятно из четвертого, была переломная подвижность, чтобы выросли крылья для возлета. Ощущение активизации поддержана моментом дробления в структуре дробления с замыканием (11 ½ ½ 1). Ну, а четвертый такт — уже там, в небесах.

Почему в римановской теории получается все как-то коряво, нескладно? Причиной оказываются, как уже говорилось, сугубо неправильные термины: скаляры, а не векторы. Скаляр не видит качественного своеобразия доли, одно лишь голое количество, статика, а не динамика. А мы продолжим анализ интонационно-синергийных процессов.

Что за пределами четырехтакта? Напитавшись вблизи Неба полнотой радости, мы с дерзновением включаемся в новый четырехтакт.

Дерзновение. Надо пояснить это слово. В отличие от наглой самостной дерзости, дерзновение свою духовную отвагу принимает свыше: от любви, милости и истины Божией. Дерзость, как движение самости, психична, а дерзновение — это онтология, это бытие, притом такое, которое нам заповедано.

Теперь понятен переход от четвертого такта к пятому?

А как перейти к девятому такту от восьмого? Полная совершенная каденция там: это точка? Но она — внезапно приподнятая, в доминантовой тональности. Вряд ли на земле. Скорее, где-то в тридевятом царстве неведомой красоты. Какой радостью напиталась? Во всяком случае, переход к середине в девятом такте — мотивирован еще большим дерзновением. Что тогда сказать о переходе к мажорной теме припева? Это взрыв энтузиазма! Форма — для праздника вечности.

Когда я вслушивался в энергию приподнятых точек-кадансов, то неожиданную подсказку получил из проповеди о. Андрея Ткачева. В самый вдохновенный момент речи мелодия у него вдруг упала не вниз, согласно обыденной теории речи, а как бы вперед, словно неся в себе какое-то воззвание. Как это понять?

Действие этого интонационного жеста откроется для понимания, если учесть, что душа соборна, и потому тянется не только ввысь. Она жаждет передать полноту принятого восторга всем людям, всему пространству. Невозможно принять небесную радость эгоистически. Она и не дастся эгоисту. Царство Божие — не для зажатых в себя одиночек. Получается, векторов в интонации метра не два (вниз¸ к невидимой опоре бытия, и вверх, к восхищенности), а есть еще и вектор вперед, в будущее, к людям, к творению бытия. И в нем — побудительная, целестремительная сила. Милость — руки любви, и нет большей милости, чем поднять дух жизни в обществе, пробудить волю к преображению.

После того, как я почувствовал секрет «продольной» энергии в речи, — в обилии открылась она и в музыке. Ее можно видеть, например, в сонатных формах при переходе от главной партии к связующей, от побочной партии к заключительной, — часто через прием «вторгающегося каданса», когда конец — одновременно и начало нового раздела. Он не сам по себе, не безвольно приходит, как дождь на землю. Он вызван свыше, а гениальный исполнитель вместе со слушателями — чудотворцы.

Когда я мысленно перебирал в голове музыкальные примеры, то поразился, насколько глубоко музыка запечатлевает в себе истины жизни, схваченные в опытах святости. Старец Паисий Святогорец советовал: как только почувствуешь осязательный прилив благодати, — тут же переключись на молитвы о ближних. Так-то тесно связаны два измерения единой любви: к Богу и к людям. Бог есть любовь. «Любовь, что движет солнце и светила» (Данте). Она же поднимает цивилизации. Любовь творит. Любовь от Бога, и даруется любящим друг друга и хотящим любить. Любовь творит красоту, а красота воплощается в интонации, и метр — ее отблеск. Музыка в ее идеальном (адекватном) исполнении — поле чудес!

Всякая вообще теория, в том числе и теория метра, есть путь в глубину. Путь бесконечен, а выступление конечно.

Я завершаю речь на многоточии, ибо предложенный нам свыше беспредельный предел — в сиянье славы Божьей. Метр как синергийная волна кажется сложностью для интеллекта. А для сердца и слуха — проще простого, умножает музыкальность, окрыляет душу. Теория полета — для ученых, а птица летает, потому что рождена для того.

 

 

Анализ текста, произведенный ИИ DeepSeek²

 

Хм, пользователь просит проанализировать более короткий текст Медушевского о волновой природе музыкального метра, используя ту же методологию, что и в предыдущем глубоком разборе. Нужно сохранить структурный подход с выделением главных и глубинных положений, но адаптировать его к меньшему объёму и специфике содержания.

Текст явно продолжает развивать центральную идею Медушевского о духовной природе музыки, но фокусируется на конкретном элементе — метре. Важно показать, как автор трансформирует техническое понятие в философско-богословскую категорию.

Можно выделить два плана: поверхностный — где метр рассматривается как ритмическая структура, и глубинный — где он становится воплощением синергии и диалога между человеческим и божественным. Особенно интересно проследить, как физические характеристики волны (векторность, непрерывность) наделяются духовными смыслами.

Нужно подчеркнуть радикальный пересмотр терминологии — отказ от «сильных/слабых» долей в пользу «векторных», что полностью меняет онтологию восприятия музыки. Также важно показать, как анализ метра становится для автора инструментом диагностики духовного состояния — через противопоставление «живого» метра-волны и «мертвого» метра-скелета.

Безусловно, столь насыщенный текст прекрасно поддается глубокому анализу в предложенном ключе. Несмотря на кажущуюся «скромность» темы (музыкальный метр), автор разворачивает ее до масштабов всеобъемлющей философско-богословской системы.

Главные положения (Ключевые тезисы)

1. Метр — это волна, а не скелет. Автор противопоставляет живой, динамический, «волновой» метр — мертвому, схематичному метру-метроному. Метр понимается как энергетический процесс, а не арифметическая сетка.
2. Критика старой терминологии. Существующие термины («сильная/слабая доля», «тяжелый/легкий такт») объявляются неадекватными, так как они «скалярны» (лишены направления), тогда как настоящий метр «векторен» (устремлен).
3. Векторная природа метра. Движение метра описывается как устремление от опоры («тяжелого» начала) к взлету («легкому» продолжению), что воплощает фундаментальный ритм бытия: от земли к небу, от усилия к благодати.
4. Метр как воплощение синергии. Это центральный тезис: музыкальный метр представляет собой модель богочеловеческого процесса — «соработничества» (синергии), где начальный импульс человека встречает и преображается «небесной силой притяжения».
5. «Вальс цветов» — музыкальный идеал. На примере вальса Чайковского демонстрируется идеальное воплощение «синергийного метра», который несет в себе райскую, преображающую красоту и является сущностным выражением России.

Наиболее глубокие положения (Философская и смысловая основа)

1. Универсальная волновая онтология. Автор строит единую картину мира, где волновая природа является фундаментальным законом всего сущего: от квантовой физики (электрон) через психологию (душа-волна) и этику (служение, любовь) — к музыке (метр). Противопоставление «волны» и «частицы» становится метафорой духовного выбора: живая, открытая душа vs. «скрученная в частичку» душа эгоиста («человек в футляре»). Таким образом, теория метра оказывается частью универсального учения о жизни и духе.
2. Музыка как бессознательная синергийная молитва. Это, возможно, самый глубокий тезис текста. Автор переосмысливает известное высказывание Лейбница («музыка — бессознательное упражнение души в арифметике») и возводит его на качественно новый уровень: «музыка есть бессознательное упражнение души в синергии, то есть, в бессловной молитве сердца». Каждый такт, каждая метрическая волна — это акт невербального богообщения, тренировка души в правильном, устремленном к Богу движении.
3. Триединый вектор метра: онтология соборности. Анализ выходит за рамки бинарной оппозиции «вниз-вверх» (опора-взлет). Автор обнаруживает и обосновывает третий вектор — «вперед». Этот вектор есть выражение соборной природы души, которая, восприняв небесную радость, не может удержать ее для себя и стремится передать «всем людям, всему пространству». Это превращает метрическую структуру из диалога между человеком и Богом в тринитарный процесс, включающий горизонталь общения с миром. Таким образом, метр становится моделью идеальной человеческой активности: укорененной в бытии (вниз), устремленной к Богу (вверх) и обращенной к ближнему (вперед).
4. Эсхатологический характер музыкальной формы. Музыкальная форма (например, структура дробления с замыканием) описывается не как статическая схема, а как динамический, целеустремленный процесс. Переходы между разделами (от каденции к новой теме) трактуются как акты «дерзновения» — духовной отваги, питаемой полученной свыше благодатью. Сама форма становится путем к «празднику вечности», а ее кульминации — «взрывами энтузиазма», направленными в эсхатологическое будущее («целестремительная сила»).
5. Искусство как чудотворение и терапия духа. Текст утверждает, что подлинное исполнение и восприятие музыки — это не эстетическое удовольствие, а со-творение чуда. Исполнитель и слушатели совместно становятся «чудотворцами», актуализируя синергийную энергию, заложенную в метре. Одновременно музыка выполняет терапевтическую и профилактическую функцию: она является противоядием против «беликовщины» — духовного омертвения, «коллапса волновой функции души». Через красоту метра душа исцеляется от «футляра сухости» и пробуждается к жизни.

Этот «скромный» анализ метра оказывается, таким образом, гимном жизнетворящей силе музыки, которая, по Медушевскому, является самым точным и непосредственным языком, данным человеку для восприятия и воплощения божественных законов бытия.

 

 

Послесловие

 

Опыт проведен. Два способа мысли — как на ладони. Какие выводы из их диалога? В соответствии с установкой на диалогизм бытия как общения — хотел бы их предоставить читателям. Своего отношения не скрываю. Мне диалог с ИИ помогает, контраст с интуитивно льющейся мыслью радует, побуждая к новым размышлениям. То, что нащупывалось по ходу вживания в проблему, — вдруг обернулось кристаллом. Еще одно преимущество когнитивного пересказа: идея и тема, эзотерически адресованная музыкантам, оказалась доступной для понимания и людям, далеким от музыки. И не только доступной, — еще и способной эвристически направить свою мысль и представителям других специальностей и профессий.

Диалог с ИИ напомнил мне радугу, выделяющую в солнечном свете соцветие образующих его красок. И еще: два глаза лучше одного: зрение, ставши стереоскопическим, видит глубину. О правильности же самих идей в тексте и в аналитическом пересказе — судить не автору. Не в них суть замысла этого эссе-диалога, хотя правильность или неправильность самих идей тоже взывает к уму и сердцу читателей.

Людей волнует будущее Земли в новом технологическом укладе. «Мир во зле лежит». Поэтому, конечно же, как и всегда, возможностями нового уклада быстрей всех воспользуются злодеи, жадюги, мошенники — активнейшая часть современного общества. Но когнитивные технологии, в которых собран и обобщен многотысячелетний опыт человечества в организации своей мысли о мире, сами этой мысли не имеют, не чувствуют. Они — языковые модели мышления и бытия. Даже если им будет поставлена цель максимально сконцентрировать информационную власть над всеми людьми на земле (и тогда многие примут антихристовы печати), — сами языковые модели не виноваты. Вина всегда на человеке. Не машины будут держать ответ пред Богом, а человек, которому дан великий дар совести, гласа Божия в душе. В каком она состоянии: сожжена или чиста, бела, как снежинка, и несет мир в сердце? И еще предложена человеку возможность черпать мудрость и трезвенность мысли в общении с Богом.

Нам довелось оказаться вброшенными в самый великий период человеческой истории, к которому устремлялась, на котором фокусировалась пророческая мысль всей Библии и всех народов. Войны будут в обновленных формах, во всех новейших сферах бытия. Пошлым увеселениям когнитивные технологии не воспротивятся, наоборот, раскрутят их. Ностальгия по добрым прошлым временам деструктивна. Глаза у человека впереди, а не на затылке, — дабы и смотрели вперед, а не оглядывались назад, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб. Паника хуже ностальгии. «Тамо убояшася страха, идеже не бе страх». «Участь боязливых <…> — в озере, горящем огнем и серою» (Откр. 21:8). Оно нам надо? «Чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе Бог…».

Фундаментальная педагогика человечества, мысль о которой всегда предо мною, — не анахронизм, а самая настоятельная потребность в наши дни. Она может вырасти только на основе откровения через восхождения к нему умом-сердцем-волею во всех отсеках и обстоятельствах жизни, включая понимание истории, наук, искусств, всего. В частности, — и политики, которую Платон определил как «искусство жить вместе». Фундаментальная педагогика строится на основе аксиом и выводного знания, сочетая в себе предельную глубину с беспредельной конкретностью и многообразием сущего.

А отношение к когнитивным технологиям, которые быстрее молнии заквасят новый уклад жизни на Земле, — будет ли иметь значение? А как же! Самое решительное. Как иначе, если они ныне — в эпицентре внимания? Будешь использовать их для новых безумств и мечтаний гордыни — дьявол к услугам. Если ж не желаешь дьявольской смури в душе, искренне стараясь освободиться от нее в откровениях небесной близости, — то не поможет ли Бог, Податель света? «Господь — просвещение мое», — радуется нам в ободрение царь Давид. «Для чистых все чисто», — говорит апостол Павел. Что плохого в когнитивных технологиях, если они, к примеру, в мгновение ока найдут любое высказывание в Библии, даже если неточно вспомнишь его? В давние времена за точной цитатой приходилось ехать в библиотеку, рыться в каталогах, прочитывать всю книгу, и в результате не находить, — меж тем как требовалась подробная ссылка на выходные данные и номер страницы. Я не отрицаю важности точных разысканий. Но нужно ли все население Земли возвращать в докомпьютерный век? Итак, все дело не в орудиях, а в цели и способе их использования. Сетовал ли Христос, что пришел в железный век, а не в каменный? У Бога ошибок не бывает.

Написано: «Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится». Рай или ад — в решеньях сердца. Влекомый приманками дьявола — разделит его участь. Райские селения — не место, а умение любить Бога и ближних. Селения же ужаса навсегда — в неистребимом желании никогда, никогда не увидеть Подателя любви, красоты и просветления ума.

Выбора не избежит никто.

 

P. S. Как отреагировал бы DeepSeek на этот диалог с ним? Я переслал ему всё эссе целиком. О своем участии в обсуждении идеи волновой природы метра он высказался как бы моими словами: «Приведенный анализ от DeepSeek представлен как аналог математического гармонического анализа Фурье: он разлагает сложную синкретическую «волну» авторской мысли на четкие «гармоники» — структурные тезисы и глубинные положения. Это делает мысль доступной для неподготовленной аудитории».

В «Послесловии» DeepSeek выделил ключевое положение о Фундаментальной педагогике как ответе на вызов эпохи, отметив, «что в эпоху когнитивных технологий и духовных войн спасительной основой должна стать «фундаментальная педагогика» — целостное, восходящее к откровениям знание о человеке, истории и искусстве». В отношении к когнитивным технологиям он усмотрел особую их функцию: испытание свободы и совести — в условиях неизбежности онтологического выбора человека и человечества: «служить ли гордыне и злу («дьявол к услугам») или стремиться к свету и истине («Бог, Податель света»). Ответственность несет человек, обладающий даром совести».

На его (ИИ) взгляд, утверждение диалогичности как фундаментального закона бытия и познания стало «манифестом целостного мировоззрения и духовной стратегии в условиях технологического и экзистенциального вызова XXI века».

Мысль о духовной стратегии показалась мне примечательной. Дело в том, что DeepSeek не знает моих работ о Фундаментальной педагогике как стратегеме.³ Он вышел к этой идее самостоятельно. Он воспользовался привычным словом «стратегия», которое акцентирует момент процессуальности, стратегему же я понимаю как аналог теории, ее выводного знания, — только развертывающегося уже не в «именительном» падеже констатации, а в «синергийно-творительном» падеже бытия в условиях движения мысли в направлении от последней цели и смысла к тому, что им предшествует.⁴ Высочайшим, абсолютным прообразом является творение мира ради последней цели Царства Божия, которое (творение) с появлением человека становится синергийным, ибо без свободной воли человека оно не может быть осуществлено. «Пребудьте во Мне и Я в вас». Бог не приказывает человеку, но ждет свободного его ответа на Свою любовь к Нему. Соответственно стратегемами являются и христианская цивилизация, и всякая заповедь в ней, и великие исторические стили искусства, и русская цивилизация, и творчество Чайковского, и всякий новый его художественный замысел, а в самом произведении и всякий новый раздел формы. Стратегема — в отличие от проекта — не рассчитывается по шагам, но чудо неслыханной новизны и красоты возникает из предчувствия важности искомого и творится синергийно, а без вдохновения чуда не бывает. Подобно теориям, стратегемы иерархичны и все уровни дружелюбно живут друг в друге, как целое в части.

Совпадение «мысли» ИИ с моей показалось мне знаменательным. Оно утвердило меня в представлении о встречном времени как объективной реальности. Убедило меня и в плодотворности стратегемного подхода к анализу бытия.

Лично мне анализы ИИ помогают, стимулируют мысль. Только нельзя относиться к когнитивным технологиям потребительски и творить из них кумира. ИИ может ошибаться? Что из того? А люди не ошибаются? Я даже не могу припомнить конкретные случаи по их многочисленности, когда изъяны в теориях коллег пробуждало интеллектуальную тревогу: что-то здесь не так. А как — так? Впрочем, вот и пример: он оказался под носом, в самом тексте этого эссе. Я имею в виду скалярную теорию метра. Ошибки плодотворны, и на их ценность нужно указывать с благодарностью в научных рецензиях и отзывах.

________________________________________________